-

ЛОГОФЕТ Д. Н.

МИЯНКАЛЬ И ЗАРАВШАНСКАЯ ДОЛИНА

(ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ)

Глава I.

Даул. — Каты-Курган.

Параллельно реке Заравшану протянулась линия среднеазиатской железной дороги. С шумом, будя окрестности, показывался иногда на горизонте поезд, скрывавшийся затем в облаках пыли, поднятой с полотна его быстрым движением.

Мы подъезжали к кишлаку Даулу, видневшемуся невдалеке и утопавшему в густой зелени садов.

В середине вся площадь была покрыта людьми и лошадьми, образовавшими густую толпу, среди которой, по оставшемуся свободному пространству в виде широкой улицы, безостановочно взад и вперед разъезжали всадники, подгоняя и горяча своих лошадей. Тут же, присев на корточки и ожесточенно споря и хлопая друг друга по рукам, сидели узбеки и киргизы, продавая и покупая коней.

Мы попали в день конного базара, бывающего каждую неделю в Дауле, куда из соседних киргизских волостей приводят на продажу массу лошадей. Торг продолжается страшно долго. Набавляя по несколько пуль и разложив перед собой, целую кучу серебряных денег, покупатель порою пересыпает ее руками. Два свидетеля сделки старательно уговаривают продать [150] и сбавить цену, иногда, в целях скорейшего совершения сделки, беря продавца за бороду и потягивая довольно крепко за волосы.

— Зачем за бороду берут, Нуретдин?

— Глупый народ, тюра; больно станет — скорей отдаст лошадь. И деньги для того же пересыпает — захочет иметь их и уступит. Если не вынуть деньги и не показать, никто не продаст.

Присев под навесом чай-хане и закусывая туземными слоеными пирожками с фаршем из мяса с луком и непомерным количеством перца, я засмотрелся на эту шумную толпу.

Резкий крик во дворе караван-сарая заставил подняться и посмотреть, что случилось. Несколько человек окружили высокого чернобородого купца, который, гримасничая от боли, растирал сильно вспыхнувшую ногу.

— Что такое? Почему кричал?.. сталь расспрашивать Нуретдин, окончательно усвоив себе тон начальствующего лица.

— Скорпион кусал. Очень больно, ответил один из толпы. Это купец из Самарканда, богатый бай.

— Чего же он кричал, как зарезанный? послышался чей-то голос из толпы.

— Я думал, человек человека резал, разочарованно вздохнул другой.

— Да, не хорошо так кричать и людей беспокоить, подтвердил старик купец, занимая слева место рядом со мною и принимаясь за оставленное на минуту блюдо с пловом. — В старину так не делали и из-за пустяков не кричали на весь базар. Я знаю, что, когда халиф Саид призвал однажды начальника войск эмира Али-Мугтадша и стал разговаривать с ним, в это время скорпион, забравшись под халат, стал жалить храброго эмира, который не подал даже и вида и лишь искривившееся его лицо указало на сильную боль, им испытываемую. И в семи местах укусил его скорпион и семь раз лишь скривилось лицо эмира. Когда же скорпион вылез через рукав и упал на землю, то халиф, долго наблюдавший за выражением лица эмира и узнавший причину, сказал: «О храбрый! Зачем же ты не сбросил сейчас же злое животное, зачем подвергал себя мукам?».

Почтительно посмотрел Али-Мугтадша в глаза наместнику пророка и ответил: «Если слуга в присутствии своего господина не может перенести нескольких ударов хвоста скорпиона, то, как же он перенесет удары мечей в его отсутствие?». [151]

И радовался халиф, что имеет такого слугу.

До кишлака Чамбая дорога пролегает по левому берегу арыка Кара-Дарьи, являющегося, в сущности, притоком Заравшана, снабжающего водою все Бухарское ханство, которое таким образом находится в полной зависимости от России, так как не пропуск воды в низовья Заравшана равносилен обречению всей этой части Бухарского ханства на превращение в пустыню.

Ежегодный сброс всех излишних для населения Самаркандской области вод Заравшана считается, поэтому праздником в бекствах Бухары, расположенных по этой реке.

— В кишлаке Чамбае надо перековать лошадей, подковы ослабли, заявил Нуретдин. — Хотел я в Самарканде все сделать да не успел — больно много тюра меня посылал во все места.

Остановившись на базаре, я присел около какой-то лавки, наблюдая, как туземный кузнец, взяв кусок мягкого железа, не подвергая его нагреву, начал выделывать подкову, выбивая ее молотком на маленькой наковальне. Громадных размеров изогнутый серпом копытный нож имел скорее вид какого-то земледельческого орудия.

Совершенно не считаясь со строением копыта, местный искусник обрезал самым безжалостным образом роговые части копыта и подковал лошадей толстыми и грубыми гвоздями. Вся работа производилась до нельзя примитивно и было видно, что кузнечное искусство стоит у туземных мастеров не на очень высоком уровне.

За Чамбаем виднеются развалины старых крепостей Яни-Кургана, Яр-Кургана и Каты-Кургана. Судя по расположению их в сравнительно далеком друг от друга расстоянии, они видимо закрывали собою нижнюю часть Заравшанской долины, ограниченную с юга отрогами Аксал-Тау, а с севера Нуратинскими горами и хребтами Ак-Тау и Кара-Тау.

Места эти особенно интересны для нас, так как в 1868 г., после занятия Самарканда русскими войсками, бухарский эмир все же не хотел признать этого факта, решив собрать новую армию для отражения русских. Устроив временно свою резиденцию в кишлаке Мире за Каты-Курганом, он спешно стал собирать свои войска и, занял позицию на высотах близ Зерабулака, снова начал военные действия. Шайки туркмен, [152] узбеков и киргизов, как тучи стали собираться к Каты-Кургану со всего ханства и под начальством своих предводителей начали почти ежедневно тревожить русскую линию, делая набеги в окрестности Самарканда.

Решив бесповоротно закончить дело завоеванья Бухарского ханства, генерал Кауфман двинул тогда отряд под начальством генерала Головачева в составе 14 рот пехоты, 8 орудий и 4 казачьих сотен по направлению к Бухаре.

Каты-Курган, считавшийся неприступною крепостью, имел многочисленный гарнизон, но предыдущие поражения бухарцев не прошли даром. Слухи о силе и храбрости русских уже облетели все базары, а справедливость и гуманное обращение с населением завоеванных мест привлекли к ним сердца мирных жителей. Эти причины посеяли среди гарнизона и жителей Каты-Кургана такое недовольство, что, при приближении русского отряда, крепость отворила ворота и сдалась на милость победителя без боя.

В настоящее время Каты-Курган представляет собою уездный город Самаркандской области, весь утонувший в зелени густых садов. Железная дорога в значительной степени оживила этот край. Широкие улицы города, в котором большую часть русского населения составляют войска и военные, имеет своеобразный вид, делающий его мало похожим на улицы уездных городов Европейской России. Несколько хлопчато-очистительных заводов и железнодорожный вокзал со своими постройками, а дальше тянутся улицы с казенного типа зданиями, в которых помещается уездное управление, казначейство и стрелковый батальон. Отбивая шаг, но пыльной дороге показалась одна из рот, с песнями возвращавшаяся с ученья. Белые рубахи, красные кожаный чембары и темные загорелые лица солдат значительно отличали туркестанских стрелков от войск внутренней России.

Солнце стояло уже низко; где-то в стороне, за, деревьями густого сада, послышалась военная музыка и, будто будя окрестности и перегоняя друг друга, понеслись меланхоличные звуки вальса.

— Сегодня в саду музыка. Может быть, хотите посмотреть? спросил меня лавочник, в лавку которого я зашел. Здесь можно прогуляться, если угодно. У нас для русских вход не возбраняется.

Небольшой сад производил впечатление особой унылости. Несколько дам, гулявших с офицерами, да куча детей представляли собою давно знакомую картину туркестанских увеселений. [153]

Сбоку откуда-то слышался стук биллиардных шаров и звуки откупориваемых бутылок.

Глава II.

Миянкаль.

Высокий, красивый капитан стрелкового батальона подошел ко мне.

— Кажется, знакомы? заговорил он. — Помните, в Ташкенте встречались?

Я обрадовался, узнав симпатичного капитана N.

— Как поживаете? спросил я его, усаживаясь на скамеечку.

— Ничего. День да ночь и сутки прочь. Сами знаете Туркестан жизнь в маленьких городах. Живем... «И записываем и прописываем мелом, так всегда занимаемся мы делом». Ну, разумеется, рота, занятие, а дальше слоняемся и не знаем, куда себя определить. Друг другу все надоели порядочно. Изредка в Самарканд попадешь, там, на людей посмотришь. Охоты хорошие по Заравшану и в горах.

— А по Ташкенту не скучаете?

— Правду сказать, не особенно. Там слишком все официально, натянуто. А здесь и люди теплее и отношения проще, а самая жизнь среди чуждой народности интереснее.

— Ведь вы, сколько помню, занимались археологией?

— Да, и в этом отношении здесь огромное непочатое поле для археологических исследований. Жаль только, что средств нет производить раскопки. Вокруг везде развалины крепостей, городов и могильники. Край, переживший в прошлом период высокой древней культуры! Здесь в горах, по соседству, указывают городище, где, по преданию, стоял храм с идолами. Остатки капителей, карнизов, кирпича, указывают на то, что здание было большое. Если при этом вспомнить, что в первые века во всей долине Заравшана процветал буддизм, то надо думать, что храм относится к этому периоду.

По некоторым источникам известно, что одна из дочерей китайского богдыхана из династии Ган вышла замуж за Тархана Великого Согда, причем из Китая привезла с собою золотых идолов и устроила где-то в горах храм. Кроме того, идолы же были поставлены в древнем городе Раметине. [154]

Невдалеке находится также место сражения войск Шейбани и Бабур-Хана. Небольших же крепостей-мазаров и рабатов не перечтешь в окрестностях: они разбросаны по всем дорогам. В этом отношении Аббулах-хан, царствовавший в XVII веке, оставил по себе замечательную память, построив по всему ханству более 2 тыс. различных зданий в виде крепостей, бань, рабатов. Древние же ирригационные сооружения в виде колоссальных каналов, запруд и арыков вызывают невольное удивление наших инженеров.

Поужинав в военном собрании, мы двинулись после полуночи к Зерабулаку. Ночь была лунная, и серебристый свет луны красиво освещали все окрестности.

Будто серебряной казалась вода, струившаяся в широком арыке. Полная тишина царствовала вокруг, и лишь топот конских копыт гулко раздавался среди ночи.

Было порядочно холодно и кое-где небольшие лужи, покрытые тонким слоем льда, блестели и искрились при свете луны.

За Каты-Курганом уже начинались бухарские владения, граница которых и на дороге была отмечена особыми пограничными столбами, проехав которые мы вступили снова на территорию вассального государства, механически связанного с Россией и живущего, поэтому своею особою жизнью.

Здесь земля Великого Согда кончилась и началась древняя область Миянкаль с главным городом Кермине. Влево от дороги виднелись невысокие предгорья, на которых бухарская армия потерпела полное поражение, закончившее собою длинный ряд побед русских войск во время движения к Бухаре отряда генерала Головачева. Разбитый на голову эмир, оставленный своими по большей части разбежавшимися войсками, боясь в то же время за свое положение, благодаря начавшемуся восстанию, поднятому наследником престола, Абду-Малик-халифом, заключил мир с русскими. Отряд подполковника Абрамова у Джама разбил войска наследника и, такими образом, военные действия в этой части были закончены, а Бухара, оставшись самостоятельной, продолжала затем существовать уже в качестве вассального государства.

Длинный караван верблюдов, медленно двигавшийся по дороге, казался какою-то аномалией, с одновременно раздавшимся шумом поезда, шедшего в Самарканд.

— Куда идут? Спроси их, Нуретдин. [155]

— Пейшамбе, а потом в Нурата. Туда еще урусы свою шайтан-арба не построили, ответил караван-бом, сидевший на переднем верблюде. — Чтоб на том свете шайтан взял души гяуров за то, что они лишают нас хлеба!

Пейшамбе, лежащий недалеко к северу, на главном рукаве Заравша, не пользуется известностью, как один из значительных населенных пунктов уезда, через который пролегает дорога на древний бухарский город Нур-ата, являющейся местом паломничества богомольных мусульман, чтущих могилы святых, похороненных там. Лежа за хребтом Кара-тау, в долине между этими горами и Нуратинскими хребтом, город Нурата прежде был значительною крепостью, защищавшей Бухару с севера от набегов киргизских и туркменских шаек, а потому и имел сильные укрепления, пришедшие в разрушение в последнее время, с окончанием войны с Россией. Старинные постройки мечетей и мазаров, как можно предполагать, построены были в местности, известной еще в домагометанский период и представлявшей, надо полагать, место, где находились последовательно один за другим храм парсов, буддийский монастырь и христианская церковь.

Таким образом, на развалинах храмов предыдущих религий созидались храмы последующих, пользуясь для этого известным населению местом, в святость которого все привыкли издавна верить. Нельзя не вспомнить, что древняя Индия являлась местом, где создались первые религиозные системы и откуда они постепенно распространялись на запад и восток. По словам Платона, религия Греции взята из Египта, а последний получил ее также с Востока и, таким образом, мифология древней Греции пришла целиком из Индии, а греческие боги, получив лишь национальные названия, особые в Египте и Греции, являются в сущности теми же самыми богами Индии; отсюда, постепенно двигаясь на запад, германские, славянские и скандинавские племена принесли свои верования в Европу.

По исследованиям, произведенным ученым Пококом, сообщенным им в замечательной его книге «Индия в Греции», есть все данные предполагать, что боги всех вышедших из Индии племен были героями этих народов, живших во времена седой старины. В настоящее же время, при изучении названий многих мест Индии, они оказываются совершенно одинаковыми с европейскими, причем встречается особенно много [156] славянских имен, а некоторые сказки и легенды почти слово в слово такие же, как у славян. Даже легенда о Георгие Победоносце и поражении им змея повторяется у всех народностей запада и востока, имея самые незначительные варианты лишь в отношении имен и мест.

Вправо от дороги лежит Хатырчинское бекство с небольшим городком Хатырчи. Обилие воды в этих местах дает возможность населению широко заниматься земледелием, хотя в то же время ему приходится вести упорную и беспощадную борьбу с главным врагом посевов — саранчой, иногда уничтожающей все труды землепашцев в течение двух-трех дней. Выведясь в пустынных местах горных хребтов, саранча спускается в долины и разом, в короткое время, съедает посевы, а затем, заложив свои яички, улетает дальше. Количество появляющейся саранчи бывает так велико, что, покрыв толстым слоем более четверти все полотно железной дороги, она даже препятствует движению поездов железной дороги, которые, не будучи в состоянии двигаться по этой жирной маслянистой массе, буксуют колесами на месте.

Большой кишлак Мир, окруженный со всех сторон хлопковыми полями, с которых только что был снят хлопок, весь, казалось, был завален кучами гузы ¹, лежавшими на всех улицах и дворах, придавая им издали вид покрытых сугробами снега. Во многих местах сквозь открытые двери виднелись туземцы, работавшие над очисткой ваты от семян. Сидя на корточках и вертя ручку, они пропускали между двумя вращавшимися деревянными валиками хлопок, в виде хлопьев проходивший сквозь них, причем твердые семена падали отдельно, не проходя между валиками.

Доставляя ежегодно до 1 1/2 миллионов пудов хлопка, Бухара, в силу этого, может рассматриваться, как одна из важнейших местностей для его культуры и единственно лишь приходится пожалеть о том, что бухарский хлопок по своим качествам значительно хуже американского, давая при среднем урожай от 70 до 100 пуд. с десятины; культура хлопка является, благодаря всегдашнему спросу и определенности цен на него, особенно заманчивою.

— Хлопком только и живем, с любовью поглядывая на огромную его кучу, весело рассказывал старик, владелец караван-сарая, где мы остановились в Мире на отдых. Посмотри, [157] тюра, когда его бывает много, то у всех сердце радуется и все лица довольны, тогда у нас в Мире никого не увидишь скучным. Только одно плохо, задумался он на минуту. Урусы сеют около Самарканда лучший сорт — американский и получают, поэтому большие урожаи.

— Так отчего же вы не купите там такие же семена и не посеете их у себя? удивился я.

— А, тюра, нельзя; у вас ведь люди живут иначе. А у нас, и он боязливо оглянулся, начав говорить шепотом; у нас, когда поспеет хлопок на полях, надо долго ждать, чтобы приехал амлекдар и оценил урожай. Ветры же степей сердиты; за это время они унесут с американского хлопка всю вату и останутся одни коренья. Наш же хлопок крепкий: он целые века рос на бухарской земле и, находясь в родстве с ветрами их не боится.

Невольно пришлось задуматься над этими словами. Действительно, благодаря существующей в бухарских владениях системе сборов, население оказывается лишенным возможности сеять высокие сорта американского хлопка, вследствие чего общий валовой доход страны от его культуры достигает при посевах бухарского хлопка до 7 миллионов рублей, тогда как засеяв той же площади американским мог бы легко увеличить эту цифру до 20 мил. рублей, улучшив в огромной мере общую производительность страны и благосостояние населения.

Сидевший тут же татарин, скупщик хлопка, одобрительно крякнул при последних словах хозяина.

— Да это верно. У них в Бухаре трудно людям жить. И их начальство во всем делает большие стеснения. Вот хоть бы наше дело. Мы скупаем хлопок от завода. Прежде бывало, они его весь очищали и потом уже везли на базар, а теперь начальство их этого делать не позволяет. И поэтому приходится сначала скупить всю гузу, а потом раздавать ее людям для очистки. И хлопот много и дело становится. Да, кроме того, на заводы приходится очень далеко везти в Кермине, а строить здесь нового завода не позволяют.

В числе странностей бухарского государственного режима и жизни принадлежит также своеобразный взгляд бухарского правительства, не сочувствующего развитию заводской деятельности, а потому и не разрешающего русским предпринимателям постройку хлопчатоочистительных заводов дальше двух верст от линии среднеазиатской железной дороги, а также [158] запретившего вывоз на базары готового хлопка-сырца. И крайне досадно, что на это ненормальное положение, тормозящее развитие хлопкового дела, не обращается решительно никакого внимания, не считаясь даже с возможностью, путем настоятельного давления на бухарское правительство, выговорить право постройки русских заводов во всех местах Бухары, где явится в том надобность.

Косность и непонимание своих собственных интересов являются характерными особенностями бухарских властей, всеми силами препятствующих проникновению русских внутрь Бухарских владений.

Глава III.

Кермине.

Сплошной ряд кишлаков почти на совершенно ровной долине и бесконечные обработанные поля служат лучшим доказательством значительности населения в этих местах. Кишлак за кишлаком, похожие по внешнему виду друг на друга, как двугривенные одного чекана, остаются позади, протянувшись в расстоянии одной-двух верст от линии железной дороги. Обсаженная деревьями проселочная дорога извивается между населенными местами, проходя через большой кишлак Султан-рабат, в стороне от которого лежат развалины старого караван-сарая, носившего в прежнее время название рабата и служившего укрепленным местом для защиты караванов от степных разбойников, искавших поживы по всем главнейшим торговым путям. Эмир Тимур, а затем Абдулах-хан, сознавая особо важное значение, которое имеет торговля для страны, и желая создать безопасное движение караванов, приступили к постройке таких рабатов, колодцев и водохранилищ (саргдоб) но всем главнейшим направлениям, причем, как сообщает история, в царствование Тимура было построено около тысячи, а при Абдулахе — более двух тысяч зданий.

В настоящее время Султан-рабат славится своими лошадьми, многие экземпляры которых могут быть признаны почти безукоризненными, имея много арабской крови. Достигая иногда цены в несколько сот рублей, лошади эти отличаются замечательно красивым складом и большою выносливостью.

Гарцуя на чудном гнедом жеребце, показался на дороге ехавший нам на встречу туркмен. Отделанная серебром уздечка, [159] налобник, удила, и подперсье сияли на солнце, мелодично позвякивая в такт хода лошади. Шитый цветным шелком чепрак, покрывая высокое седло, был отделан по краям длинной бахромой с кистями. Ярко-красный халат и белоснежная чалма как нельзя больше гармонировали с седельным убором и лошадью. Всадник видимо сознавал, что он представляет собою красивую картину.

— Ашна! продай лошадь! крикнул я ему, останавливаясь и любуясь жеребцом.

— Хорошо, тюра. Продам, заговорил он, смело, смотря прямо в глаза. — Но есть ли у тюры столько денег, чтобы заплатить за эту лошадь?

— А сколько же ты хочешь?

— Видишь ли, тюра. Если ты хочешь ее купить, то нет ничего легче. Принеси мне весь зякет, который собирает главный зякятчи со всего Бухарского ханства и лошадь твоя.

Взмахнув нагайкой и весело засмеявшись, туркмен пригнулся и, легким прыжком заставив своего коня перепрыгнуть почти пятиаршинный ров, быстро понесся по полю, оставляя за собою клубы пыли.

От Султан-рабата дорога, подходя все ближе к Заравшану, вывела нас к самому берегу реки, на котором на значительной высоте виднелись остатки обширных развалин древнего города Керминеха, приобретшего в свое время славу на всем Востоке своими чудными постройками и выдающимися поэтами. Входя в состав древне-персидской монархии, Керминех являлся главным городом Миянкаля, имея большое значение в торговом отношении, так как через него проходила торговая дорога от Хивы на Кеша и далее через Керки на Герат. Крепкий замок, построенный на высоком берегу, господствовал над всем левым берегом реки Заравшана, через который при Абдулах хане был построен огромный каменный мост на арках, получивший название Дульдалой, с четырьмя башнями для его защиты, по две на каждом берегу.

Красивые мечети и дворцы, отделанные цветными изразцами, служили украшением города и вся местность вокруг него, представлявшая собою огромный сад, воспевалась поэтами, как одно из красивейших мест Востока.

Древние медресе, возникшие еще во времена арабского завоевания, прославили Керминех, как город, в котором процветали науки. [160]

За рекою виднелось начало древней дороги, выложенной камнем, со столбами по сторонам.

Пережив время своего расцвета, а затем, постепенно приходя в упадок, старый Керминех пережил целый ряд войн, пронесшихся над этими местами и окончательно разрушивших город.

Постепенное же возвышение Бухары и новый торговый путь, прошедший из Хорезма (Хивы) через Бухару на Карши, оставил Керминех в стороне и постепенно город стал умирать, потеряв прежнее значение. Землетрясение, бывшее в половине 18 столетия, докончило дело разрушения и ныне старый Керминех представляет собою лишь огромную площадь, покрытую остатками цветных изразцов. Дожди и ветры размыли и разрушили стены, сравняв их с землею, лишь контуры прежних зданий виднеются вокруг, заросшие бурьяном и деревьями.

Но удобство местоположения на Заравшане невольно притягивало к себе и постепенно в двух верстах от старого возник новый город Кермине, являющийся постоянным местом жительства бухарского эмира.

Весь потонувший в огромных садах, привольно разросшихся, благодаря обилию воды в арыках Касаба и Ханым, на совершенно ровном месте раскинулся город, среди которого была возведена высокая искусственная насыпь для постройки крепости, игравшей некоторую роль в течение прошлого столетия, но ныне совершенно утратившей всякое значение. Глинобитная стена высотою в 10 аршин и толщиною в 3 арш. с зубцами окружает значительное пространство, к которому, отделенный лишь узкою улицею, примыкают постройки города. За стеною, вытянувшись в одну длинную линию, расположен крытый базар, похожий на темный коридор с лавками по обеим сторонам.

Между первой и второй стеной, составляющей цитадель, лежать сады, среди которых виднеется целый ряд хозяйственных дворов эмира, находящихся в заведывании Керминского бека, гостеприимно предложившего нам при встрече остановиться в так называемом посольском дворе, лежавшем близко от ворот цитадели.

— Абду-Кадыр-бек просит вас считать себя гостями его высочества эмира, сказал, встречая меня, живой веселый старый бек, крепко пожимая руку. — Я всегда рад видеть у себя русских и даже сам немного говорю по-русски. [161]

Обширный двор с рядом террас вокруг и водоемом посередине изображал собою посольский двор, служивший как бы гостиницею для остановки приезжавших по делам русских офицеров и чиновников дипломатического агентства. Несколько помещений туземного типа с железными печами и довольно скверными железными же кроватями, длинным столом с поставленным на нем достарханом и несколькими стульями служили для этой цели. Печка чадила немилосердно, а в коврах и одеялах, лежавших грудами на кроватях, прыгала тьма блох.

Расположившись в самой большой комнате и принявшись за чаепитие, мы долго беседовали с симпатичным беком, пришедшим меня навестить, как старого знакомого.

Сидя в жарко натопленной комнате и сняв с себя свой богатый верхний халат, бек в своем темного цвета стареньком халатике имел вид захудалого причетника.

Грязноватая посуда и еще грязнее скатерть в собственной резиденции главы государства были такими же, как и у каждого чиновника Бухары. Десятка два сортов конфет и сластей местного производства, тарелки с изюмом и фисташками, заполняли почти весь стол.

— Как поживает бек? Давно уже мы не виделись.

— Да, давно полковник, уже с год, не заглядывал в Кермине. Вы спрашиваете, как я живу. Да разве можно плохо жить, пользуясь милостями повелителя, возвеличившего меня из ничтожества. Ведь я был прежде простым аломаном (солдатом), а теперь имею один из самых высоких чинов, чин Дотхи. Но все-таки скажу, прежде душа покойнее была. Забот стало много и стар становлюсь. Все лошади, хозяйство все, лежит здесь на мне. Людей в бекстве много и дел, поэтому еще больше. Все надо самому и смотреть и решать. Двор эмира стоит отдельно; его я не касаюсь, там есть свои чиновники.

— А можно видеть эмира? поинтересовался я.

— Нет, теперь нельзя; он уехал на охоту за Заравшан. Двор же посмотреть можно завтра.

Глава IV.

Эмирский двор.

Рано утром, когда еще где-то в отдалении слышался голос азана, выкрикивавшего основной догмат мусульманского [162] вероучения и собиравшего правоверных на молитву, мы встали и сидели за чаем.

Бек уже был около моего помещения.

— Можно войти? ломаным языком по-русски спросил он, подходя к двери. Кто рано встает, тот всегда здоров, потирая руки от холода, добавил он присаживаясь. Теперь есть время, и я покажу все, а после обеда мне надо ехать, добавил он, принимая чашку чая из рук прислуживавшего красивого таджика и, разом выпив ее, снова встал. Сейчас покажу я вам эмирских лошадей, это рядом, говорил он, подойдя к дверям и быстро направляясь через какой-то темный переход.

Широкий двор, с навесами вокруг, казался еще больше при ярком солнечном освещении. Длинный ряд лошадей, поставленных под навесами, и вся середина двора с лошадьми, стоявшими на приколах, представляла собою красивую картину. Покрытые с головой попонами с капорами виднелись десятки коней, красиво изогнув шеи и глядя сквозь прорези капоров своими блестящими живыми глазами.

При ближайшем их осмотре явилось невольное разочарование. Раскормленные огромного роста жеребцы оказывались с большими пороками, поражая то совершенно разбитостью ног, то страшною седлистостью, то колоссальными отеками и мокрецами.

— Вот эта самая лучшая лошадь, указал бек на гнедого жеребца, стоявшего в стороне. Сам эмир на ней ездит. Дорого стоит. Тысяч пять, а может быть больше.

— Но почему же так дорого? удивился я, смотря на экземпляры с полным отсутствием каких-либо статей.

— Покойный и иноходь имеет. А, кроме того, на байге один раз через людей вместе с эмиром перепрыгнул. Здесь стоят лошади, которых купили в России — эти два вороных жеребца для экипажа. Там также для экипажей. А здесь все верховые. Заведует лошадьми вот этот чиновник, Мирахур-баши.

— А где же арабские кони? спросил я, слышав от кого-то о том, что в конюшнях эмира есть удивительные по красоте лошади.

— Арабов нет. Все имеют хорошую кровь. Но только теперь таких лошадей из Аравии нет. При прежнем эмире, Мозафер-хане, были. Говорят, у Ката-тюри есть, несколько. Ну, он еще молодой, ему нужно.

Шитые золотом попоны красивым рядом выложены были на кошме в особом помещении. Украшенные бирюзой, [163] серебром и золотом седельные приборы все были крайне грубой местной работы и, лишь в общем, надетые на лошадь, представляли собою красивые украшения. Но каждый предмет, взятый отдельно, благодаря грубой топорной отделке, не казался красивым.

С большим разочарованием мы вышли со двора и, пройдя некоторое расстояние по переходам, остановились перед другим двором, у ворот которого виднелся бухарский часовой в форме Терского казачьего войска, но в высоких сапогах, с огромными остроконечными каблуками.

— Здесь стоит артиллерия. Пушки подарил Государь Император, пояснил бек, указывая на ряд орудий, стоявших на середине двора.

Ряд вороных лошадей местной породы вытянулся длинной линией около коновязи под навесом, а сбоку, сквозь открытые двери, виднелись небольшие помещения для солдат. На всем лежал отпечаток какой-то запущенности и эта лучшая гвардейская часть бухарской армии далеко не имела того вида, к которому привык глаз военного человека.

Высокий представительный узбек в халате и чалме подошел к нам.

— Это Караул-беги, он заведует пушками, отрекомендовал мне бек бухарского артиллерийского офицера, почтительно поклонившегося.

— Очень карош пушки, по-русски сказал тот, оглаживая рукою орудие. Ампиратор подарил. Амир очень их любит...

— Что же, производите вы из них стрельбу? поинтересовался я, видя как он уверенно открыл затвор.

— Нет, не стреляем... Когда приезжал к нам русский офицер, так показывали, как стреляют и говорили, что пришлют снаряды. Только не прислали, должно быть позабыли. Из старых пушек у нас всегда стреляют холостыми, когда праздники...

Осмотрев эту никому и ни для чего не нужную батарею, не могущую произвести выстрела, я отправился посмотреть на резиденцию эмира в сопровождении Караул-беги.

Огромный сад, окруженный высоким глинобитным дувалом, еще издали выделялся из окружающих построек.

— Это двор амира, указал рукою Караул-беги. Вход с другой стороны, вон оттуда, с той улицы. [164]

Высокие ворота туземной конструкции открытый настежь, давали возможность видеть внутренность двора, вокруг которого со всех сторон шли крытые навесы с дверями, ведущими в помещения.

— Этот двор для войска и чиновников, а дальше второй двор, где живет сам амир; за этим старым двором есть еще третий двор — для женщин. Но туда никто ходить не может.

По двору сновали бухарские чиновники в обыкновенных халатах; у ворот виднелось два часовых в похожей на русскую форме, но в афганского фасона барашковых шапках. На площадке, против ворот, выстроившийся караул отдал честь, довольно чисто сделав приемы.

Сбоку, около ворот, виднелось двухэтажное небольшое здание, к которому со всех сторон проходили проволоки, а круглые фонари на стенах указывали, что это электрическая станция.

И эти фонари как-то плохо гармонировали с общим видом двора, мало похожего на резиденцию главы государства.

Уставший и в сущности сильно разочарованный виденным, я возвратился в посольский двор.

— Завтра можно будет той смотреть, утешал меня бек.

— Что такое за той?

— По-нашему празднество. Бек из Нур-ата приехал по случаю обрезания сына, будет недалеко от Кермине, верстах в трех, праздник делать. У нас такой обычай. Когда сын родится и когда ему время обрезание делать, всегда эти дни празднуют. В Кермине часто праздник справляют. По обычаю каждый бек должен в течение года сделать один или два праздника на свой счет для эмира. Хотя такой бек и не бывает сам на лицо, но один из чиновников, по назначению эмира, его заменяет и бывает в этот день хозяином. Все расходы же несет бек, который устраивает праздник. Эмир потом шлет ему письмо и благодарит, а бек, в свою очередь, должен послать подарки чиновнику, который его заменял. Большой расход в такой день бывает, вздохнул бек, видимо вспомнив свои траты в подобном же случае.

Решил посмотреть на праздник, но мне в тоже время не хотелось выделяться своею формою, а потому, простившись с беком и сказав, что еду дальше в Бухару, я, выехав за Кермине, [165] остановился и, надев чалму и халат, превратился в среднего достатка правоверного, чему вполне гармонировали седельный убор и вьюки местного же образца.

— Так якши, одобрил Нуретдин. Совсем как бек теперь тюра. Никто и не узнает. И греха нет в том, что тюра мусульманскую одежду надел — ведь не для зла это он сделал. Вот, когда переодеваются на разбой, на конокрадство — это не хорошо.

— А бывают разве часто разбои?

— Часто, тюра. Злых людей везде много: своим не довольны, все хотят больше и отнимают у других. Когда темная ночь, так богатый человек спать не может, надо свой дом караулить от злых людей, а то живо зарежут. Вот недавно здесь, в Султан-рабате, зарезали купца, страсть богатый был. Все деньги, лошадей, все увезли. Но только соседи и родные утром увидали и поскакали по следу. Целый день гнали, а все-таки изловили двух человек.

— Что же было за это разбойникам? заинтересовался я. Судили их?

— Нет, тюра. Хотя если доставить к беку — будет судить и потом прикажет зарезать, но только это деньги стоить. Надо беку и его людям дать. Хлопот много. Так люди больше сами расправляются. Когда поймают таких, сейчас же вяжут, а потом разведут соли фунт-другой в воде и нальют разбойнику в горло. Пройдет он по жаре два-три часа, потом ляжет и уже Азраил тут же приходит за душою, вынимая ее из бренного тела. Соль съест всю кровь. Потом уже душа идет на суд Аллаха.

Мы двинулись, довольно быстро обгоняя пешеходов и всадников, также ехавших по одному с нами направлению. Некоторые, внимательно осмотрев нас с головы до ног, равнодушно отворачивались; уже не обращая никакого внимания.

Заинтересовавшись словами Нуретдина, я спросил его о суде души.

— Как же рассказывают вам люди, какой же суд над душою бывает?

— Ах, тюра! Когда ангел Азраил вынимает душу из тела умершего, он приносит ее к подножию лучезарного престола Аллаха, но не видит душа Милосердного и лишь слышит голос Милостивого. И скажет Милосердный: «Суди себя, душа, [166] за все сделанное тобою в течение жизни». И польется тогда перед престолом мутная быстрая река из одних слез.

И скажет Милосердный: «Это слезы людей, обиженных тобою».

Страшно станет душе, вспомнит она всю свою жизнь, несчастья, обиды, голод и холод и скажет: «О, Милостивый, но здесь и мои слезы, много в несчастьях пролитые».

Сделается снова ручей чистый, как хрусталь, и прозрачный, как голубое небо. Укажет на него Милосердный: «Это слезы матери твоей».

Испугается душа и заговорит, ожидая тяжкого наказания: «Лишь в этом одном виновата я, Милосердный, Милостивый, здесь нет моих слез».

Взвесит тогда Аллах на весах справедливости все дела души и скажет: «Много ты грешила, но посмотри, сколько слез пролила мать твоя и искупила она уже ими почти все грехи твои. Иди, омойся в ее слезах и будешь снова чистою, какою я тебя создал».

Широкий берег Заравшана издали пестрели цветными палатками. Казалось, что в этом месте огромный базар. Люди с лошадьми толпились на равнине, оставляя широкое свободное место перед открытою большою палаткой, в которой виднелись, будто цветники всех оттенков, роскошные золотые, бархатные и шелковые халаты бухарских сановников, окружавших тесною группою сидящего на возвышении эмира ², одетого в темный, вишневого цвета халат с богатою шитою золотом чалмою на голове.

Красивое лицо повелителя Бухары с властным взглядом резко выделялось из группы придворных. Темные глаза его внимательно наблюдали за борьбой двух атлетов, возившихся на плотно утрамбованной площадке.

— Ты, тюра, здесь лучше молчи, шепнул мне Нуретдин. Смотри и молчи, пожалуйста, а то не хорошо будет.

Я вынужден был с ним согласиться, а потому, поставив лошадей на прикол и с трудом протискавшись в первый ряд зрителей, начал внимательно наблюдать за происходившим.

Странствующий по Средней Азии цирк, абонированный на праздники, проделывали довольно знакомые номера под звуки небольшого оркестра из 4—5 человек. Слышался грохот [167] барабана и оглушительно ревели туземные трубы. Звуки бубна смешивались с зурною и, покрывая все своим гулом, гремел оглушительно, не переставая, турецкий барабан с аккомпанементом пищалок и груб. Иногда происходил перерыв цирковых номеров и вместо них являлись туземные силачи, начинавшие борьбу. Одетые в толстые желтоватые верблюжьи халаты, мускулистые люди долго возились друг с другом, вызывая одобрительные возгласы толпы.

Солнце близилось к полудню. Вдруг бесстрастно смотревшие на представление глаза правителя вспыхнули недобрым огнем, и темные брови сердито насупились, исказив красивое лицо вспышкою гнева. Нагнувшись в пол-оборота к почтительно стоявшему сзади какому-то из сановников, он резким голосом сказал несколько слов.

Моментально группа человек с десять нукеров кинулась в толпу и схватила сидевшего невдалеке от нас бухарского еврея, одетого в богатый халат. Скрутив ему руки на спине и подталкивая сильными пинками, вся эта куча людей быстро, будто огромный клубок, покатилась через открытое место и скрылась за толпою, откуда послышались через минуту отчаянные, душу раздиравшие, крики. Нуретдин, напряженно смотревший на эту сцену, потянул меня за рукав и увлек к лошадям, стоявшим на приколах.

— Садись, тюра, едем, а то не хорошо здесь, шепнул он мне, поддерживая стремя.

Волна народа между тем сразу, будто по команде, шарахнулась в сторону, откуда раздавались крики, образовав густую сцену, закрывшую все.

Сев на лошадь и оглянувшись назад, я видел лишь море голов и, невольным жутким чувством, охватившим меня, тронул лошадь. Целая масса туземцев, вскочивших на лошадей, понеслась мимо нас, поднимая облако пыли, вслед за толпою.

Ужасные, душераздирающие, крики продолжали нестись не переставая.

— В чем дело, Нуретдин? спросил я, когда мы отъехали на порядочное расстояние.

— Ах, тюра, нехорошее дело. Эмир что-то рассердился на этого джюгюда (еврея) и приказал его резать.

— Как резать? переспросил я, не уясняя себе сказанного.

— Так, тюра, повалят на землю и горло ножом резать будут, пока не умрет. Потом все имущество эмир прикажет в [168] казну взять. Нехорошо смотреть тебе на такое дело, а узнает, если кто, что русский тюра видел, много несчастий для людей будет. И Абдукадыр-бек, и миршабы, и есаулы, все виноваты будут, что пропустили тюру на той. Когда эмир веселится, тогда русских никогда не пускают. Мало ли что бывает — свои люди ничего не скажут, а эмир не любит, чтобы про такие дела урусы знали. Консул тоже ничего не знает. Может знает, но не видит, чего не следует, докончил мой философ свои рассуждения.

Подавленный слышанным, я долго ехал молча. Случай приподнявший завесу, закрывавшую условия жизни населения Бухары, страшно поразил меня и отчаянные крики казненного долго оставались в памяти, а воображение невольно рисовало ужасную долгую картину казни, во время которой толпа равнодушно смотрит на этот акт, так мало отвечающий взглядам европейцев.

Заглянув случайно за завесу, скрывающую жизнь целого народа, невольно потянуло скорее к станции железной дороги, самый вид которой успокоительно подействовал на нервы, заставив сознавать, что находишься уже на русской линии, с русскими гуманными законами, на территории России.

Движение, начавшееся на станции в ожидании поезда, немного развлекло и заставило меня забыть виденное.

— Только никому не говори, тюра, что ты видел — мне будет не хорошо, были последние слова бухарца при прощании.

Я промолчал, чувствуя, что не исполнил бы обещания.

Д. Логофет.

Комментарии

1. Гуза — неочищенный хлопок.

2. Покойный ныне эмир Сенд-Ахад-хан.

Текст воспроизведен по изданию: Миянкаль и Заравшанская долина. (Путевые очерки по Средней Азии) // Военный сборник, № 3. 1912