-

ЛОГОФЕТ Д. Н.

«ЧЕРЕЗ БУХАРУ»

ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ.

(Продолжение).

(См. «Военный Сборник» № 9)

ГЛАВА XXXIV.

(Якка-Баг).

Остатков седой старины в Якка-Баге почти нет; одна мечеть и мадраса насчитывающие 200-300 лет, да старая кала, построенная, вероятно, на месте прежней крепости и по-видимому несколько раз в позднейшее время переустроенная, не дают никакого представления о том, чем был город в более отдаленное время, лишь археологические изыскания и раскопки могут дать большой материал для освещения прошлого этого места, пережившего почти две тысячи лет. Надо думать, что неоднократно подвергшиеся разрушению и вновь возникавшие, город и крепость стоят на остатках прежней жизни, покрытых толстым слоем земли. Несколько курганов в окрестностях и самая крепость ожидают археологов, могущих, надо полагать, найти здесь много интересного.

Значительное количество бухарских евреев бросается в глаза на базаре, где характерные их лица виднеются во многих лавках. Торговля шелковой пряжей и изюмом почти вся находится в их руках и скупщики больших торговых Самаркандских фирм давно уже имеют в этих местах своих уполномоченных, ведущих значительные торговые операции. [200]

В одном из караван-сараев, сквозь отворенные ворота, виднелась огромная куча изюму, сложенная на циновках. Несколько человек туземцев занималось упаковкой их в мешки. Высокий татарин в темном архалуке и черной тюбетейке, засучив рукава, проворно работая своими мускулистыми руками, наваливал на доску весов тюки с изюмом и дождавшись, когда стрелка весов уравняется огромными камнями, лежавшими на противоположной доске, приглашал убеждаться продавцов в верности веса, а затем быстрым движением сбрасывал тюки с весов и записав вес на бумаге, громко повторял цифру записанного.

Увидев нас он засуетился и сняв свою тюбетейку быстро подошел к нам.

— Здравствуйте ваше-скородие. Вот не ждали то русского человека увидеть. Окажите счастье — чаю напиться. Вот сюда можно присесть, — ловко расстилая кошму под навесом, заговорил он.

Порядочно устав мы присели и охотно принялись за чай с крупным свежим изюмом. Разговор быстро завязался.

— Как дела идут?

— Ничего ваше-скородие, хороши дела, грех сказать, что плохи. Здесь народ глупый, необразованный, жить нехорошо, а дело делать можно.

— Почему же вы вешаете камнями, а не гирями? — поинтересовался я.

— Ах ваше-скородие, все оттого, что народ необразованный. Не хотят гири, лучше говорят камни. Мы знаем сколько в них ташей (Таш — мера веса равная 10 фунт); ну а мне все равно. По ихнему я, положим, купил у них 500 пудов кишмишу, а по нашему привез я его в Самарканд, свесил, вышло 700. Значить 200 пудов барышу. Хорошие дела!!

— А сами то вы откуда сюда попали?

— Мы Бакинский, давно здесь, только мы совсем русский человек и очень русских любим. Каждый год Самарканд, Бухара ездим. Свой дом Баку имеем. — Залпом сообщил он все сведения о себе.

— Русский человек мы очень любим. Армяшка не любим...

Невольно подивившись мошенническим приемам торговли и простоте бухарцев мы обошли весь базар, заглянув и в [201] околицы примыкавшие к городу. Довольно большие виноградники чередовались с фруктовыми деревьями, среди которых виднелись посевы ерунджи (Клевер). Талы и туты, образуя красивые куртипы, придавали особую прелесть этим огромным туземным садам, дающим не только доход в виде фруктов и винограда, но и умеряющих своей тенью зной горячего лета.

Высокие террасы из земли, приспособленные для лежания на них летом, были и теперь во многих местах полны людьми, пользующимися солнечным днем.

Невдалеке слышался звук саазов (Сааз — вроде гитары) и домбр (Домбра — балалайка), под аккомпанемент которых старый созаондар (Созаондар — певец-музыкант) приятным голосом пел какую то бесконечную песню. Подойдя ближе и невольно остановившись, мы долго слушали своеобразную мелодию и слова песни.

«Были батыри, нет батырей!!!»

«Собравшись вместе, наточив свои шашки и зарядив мултуки, на быстроногих конях скакали они по пустыням, выслеживая караваны, везущие богатые товары. Как стрела пущенная из лука, как смелый сокол кидались они на врагов, не считая их. С каждым ударом шашки падали вражеские головы, и с богатой добычей возвращались они из своих набегов, а слава об их подвигах разносилась по всем аулам».

«Будто ястреба налетали они на персидские города и захватив рабов, золото и женщин, возвращались назад, с новою славою»...

«Были батыри, нет батырей!!».

«Сердца львов, которые бились в груди старых батырей у их потомков: сыновей и внуков заменились заячьими... И стали всего бояться молодые люди, забыв прежнюю славу».

«Нет, не батыри теперешние люди, а бабы. Страшны войска труса, но для храбрых нет страха. Только около Ургута есть еще батырь Намаз-Бай (Известный разбойник, убитый в 1906 г. казаками), слава о подвигах которого далеко расходится по стране».

«Были батыри, нет батырей!!».

«Ах какое время, тяжелое время. Старце глаза созаондара устали и не хотят смотреть на узбеков сделавшихся торгашами и боящихся каждого уруса. Как соломинку могут неверные [202] сломать каждого узбека, но сноп колосьев нельзя сломить... Пусть снова пробудятся сердца у храбрых и снова появятся батыри».

«Были батыри, нет батырей!!».

— Однако ведь, если бы явилось благоприятное стечение обстоятельств, то пожалуй, судя по этой песне, здесь могли бы разыграться события хуже Андижанских, — заметил внимательно слушавшей N.

— И что замечательно, ведь только во внутренней Бухаре можно услышать песни такого содержания. Как не говорите, а влияние Бухарского духовенства огромно... И нет решительно почти никаких средств, чтобы парализовать эту деятельность. Совершенно заброшен нами этот край и оставлен жить как ему вздумается.

Невольно пришлось с этим согласиться вспомнив, что в Шахризябе, Каршах, Ширабаде, Байсуне, Кабадиане, Кулябе и Дарвазе, на огромном пространстве этой страны нет до сих пор ни одной русской части войск, ни телеграфа, ни почт.

Возвращаясь через базар мы невольно остановились перед телом какого то сарта, лежавшего среди дороги.

— Что это, мертвый лежит?

— Нет, тюра, так пьяный; наша курил, теперь лежит: спит, — успокоил переводчик.

— Какая наша? — заинтересовался N. Из конопли ее выделывают.

— Сколько знаю, это сильное наркотическое средство, которое широко распространено среди здешнего населения и носящее у нас название гашиша.

Наша больше всего выделывается в Кашгаре и Индии, где для этого засевают огромные площади земли, откуда она контрабандными путем распространяется по всей Средней Азии и в Бухарские владения проникает преимущественно через Афганскую границу от Кала-и-Хумба до Лянгара. На торговлю этим зельем в Бухареве обращают ровно никакого внимания, да и в пределах русских областей замечается то же самое, что страшно неблагоприятно отражается на здоровье населения.

— Здесь нашу можно купить? — обратился N к переводчику.

— Везде ее продают. Если тюра хочет, вон лавка в которой у хозяина ее много.

Низкая лавочка, переполненная различными москательными товарами, травами и туземными медикаментами, распространявшими [203] сильный пряный запах, являлась и аптекой и в то же время кабинетом туземного доктора. Сам владелец, сидя на кошме, что-то мешал в железной ступке, изредка прибавляя в нее какую-то зеленоватую жидкость, стоявшую рядом в грязном донельзя глиняном горшке. Порой он брал щепотку чего-то белого вроде сала и прибавлял в изготовляемое им лекарство. Тут же, внимательно следя за приготовлением медикаментов, сидело в ожидании несколько пациентов. Переговорив с доктором, вынувшим из большого деревянного ящика нужный нам препарат, мы приобрели небольшое количество буровато-зеленоватой массы, чтобы иметь понятие об этом наркотике.

Виселица с повешенным уже не привлекала ничьего внимания. Каждый был занят своим делом и почти около нее толпились люди, совершая свои покупки и совершенно безразлично, посматривая на страшный с выпученными глазами и перерезанным горлом труп, около которого носились целые стада воронья и коршунов, ожидающих ухода людей, чтобы поживиться. Некоторые из них пронзительно каркая и описывая в воздухе широкие круги подлетали к трупу и присев на перекладину виселицы как будто любовались, разглядывая страшное тело.

— Долго он будет висеть или же снимут его сегодня?

— Нет, тюра, надо чтобы все видели. На три дня, а иногда, если большой разбойник, то тогда висит две недели.

С жутким чувством мы прошли мимо этой ужасной картины, возмущаясь таким варварским способом казни, практикуемым на всем огромном пространстве Бухарского ханства и невольно приходила в голову мысль, вследствие каких причин до сих пор на это явление не обращается никакого внимания нашим правительством.

Вспомнив, что в свое время были дипломатические сношения, способствовавшие уничтожению в Бухаре клоповников и казни при помощи сбрасывания с высокой башни. Казалось совершенно непонятным, в силу чего казнь перерезыванием горла перед повешением признана допустимой и не оскорбляющей гуманитарных тенденций России, забывшей в этом случае, благодаря своим дипломатическим и нашим представителям власти в крае, свои культурно-просветительные задачи по отношению Бухарского населения, преступных представителей которого режут до сих пор как баранов на всех туземных и даже русских базарах не обращая никакого внимания на то, что свидетелями этих [204] ужасов являются как русские, так и иностранцы, живущие в настоящее время во многих городах Бухары.

Ранние осенние сумерки быстро наступили разом, закрыв всю долину серой туманной мглой. Масса испарений, поднимавшихся над сырой почвой, делали воздух тяжелым для дыхания.

Весь Якка-Баг скоро погрузился в сон и лишь кое-где слышалось однообразное треньканье сааза и домбр. На бекском дворе царствовала та же тишина, нарушаемая лишь изредка криками часовых, производивших смены и выкрикивавших по-русски «кто идет» со смешным туземным произношением.

Забравшись в помещение освещенное скудным светом лампы с испорченной горелкой, мы томились, так как спать было слишком рано, разговоры не клеились.

N сосредоточенно смотря в пространство, шевелил палкой угли в железной печке, стоявшей в углу комнаты.

— Однако и скучно же сегодня. Все спать залегли, а мы с вами только остались бодрствующими.

— Писать даже при таком свете нельзя, — согласился я, уныло взирая на мигавшую лампу.

— А знаете ли, не попробуем ли мы с вами покурить наши, — через минуту удивил он меня явившимся своеобразным проектом.

— Бросьте, не стоит, — запротестовал я.

N был до нельзя упрям и не взирая на мои доводы уже вытащил свою трубку и наскоблив наши, смешал ее с табаком и набил носогрейку. Скоро комната наполнилась голубоватым дымом, имевшим какой то острый особенный запах.

— Вы не пробовали раньше нашу?

— Нет, только сегодня первый раз и знаете я нахожу, что курить приятно, хотя с непривычки как будто бы першит в горле и чувствуется легкая горечь во рту.

— И охота вам делать такие опыты!

— Нет, без этого нельзя, — с удивительным упрямством втягивая в себя дым, заговорил N, с маленьким раздражением. — Все надо узнать, испытать и попробовать... Вот после я вам расскажу все свои ощущения.

Долго продолжал N рассуждать на эту тему, попыхивая трубкой и с ожесточением затягиваясь дымом наши, заставлявшим его порой сильно покашливать. [205]

Через некоторое время я заметил что зрачки у него немного расширились и глаза приобрели сильный блеск. Сбросив с себя полушубок и оставшись в одной рубахе, он часто вытирал крупные капли пота с сильно побледневшего лица, затем, порывисто встав с кровати, подошел ко мне.

— Вы не видите, какую нам странную лампу дали, — заговорил он заплетающимся языком. — Странно, она чуть не до потолка вышиной. Да и печь же здесь огромная.

— А вы отчего такой большой сделались. Да и кружится все вокруг, даже удержаться трудно, — сев скоро на кровать и облокотившись рукой на подушку, добавил он.

Видимо, наркотик начинал действовать все больше и больше. N вскакивал, кидался по комнате и бормотал бессвязные фразы, в которых не было никакой возможности ничего понять.

То держа его за руки, то насильно укладывая на кровать, я долго провозился с ним, пока, наконец, он не заснул тяжелым сном, поминутно вскакивая и вскрикивая. Лишь под утро он успокоился и я, утомившись до крайности своей ролью сиделки при больном, крепко заснул без всяких сновидений.

ГЛАВА XXXV.

(От Якка-Бага до Чиракчей).

Высокий, сильный иноходец, разбрасывая брызги воды по лужам, стремительно подвигался вперед, опережая всех лошадей и заставляя N рысить на своем коне, чтобы не отстать. Настроение у него было отвратительное. Весь зеленый, будто после долгого пьянства, он молчал, нахмурив свои густые брови и с неохотой отвечая на вопросы.

— Просто я совершенно расхворался: и дернула же меня нелегкая делать опыт!

— Ну, а ощущенья каковы?

— Ощущенья, — переспросил N?

— Знаете ли, что донельзя странные. Все кажется огромных размеров, а затем картины, — сменяются картины с такой быстротой, что просто не в состоянии дать себе отчета. Но, слуга покорный, больше не попробую.

Сплошной ряд кишлаков, попадавшихся на дороге, указывал, что начались густо населенные места. [206]

Куртины древесных зарослей виднелись везде, около каждого жилья. Густая сеть арыков, выведенных из Кизил-Дарьи, покрывала все окрестности. Обработанные поля тянулись до самого горизонта и лишь где-то, утопая в утренней мгле, неясно выделялись вершины гор. Холмистая вначале местность переходила в широкую, бесконечную равнину, которая в этой части бухарских владений тянется едва ли не верст триста длины, при такой же ширине, простираясь на запад до самой Аму-Дарьи, а на север переходя в песчаную пустыню, доходящую до хивинских владений.

По ровной дороге, лишь кое-где перерезанной арыками, мы быстро подвигались вперед. Порой навстречу попадались арбы на высоких колесах, вид которых подтверждал что дикие горы Восточной Бухары остались далеко позади и что мы вступили в сравнительно культурную область.

Кишлаки Шаман, Чумышлы и Яман-Тепе даже своею растительностью не могли на себе остановить наше внимание, утомленное поразительным однообразием всех бухарских кишлаков, расположенных по равнинам.

Попадавшиеся на встречу узбеки были одеты лучше, чем жители горной Бухары. Привыкнув к русскими, часто посещающими эти места, они, проезжая мимо, провожали нас совершенно безразличными взглядами.

— Скоро Чиракчи будут, вон только тот холм переедем. Беку уж дали знать,— предупредительно сказал переводчик, обращаясь к N, который, видимо, сильно устав, клевали носом, под мерный ход лошади.

— Только, ради Бога, остановка не у Бека, — взмолился они, встрепенувшись.

— Лучше в каком-нибудь караван-сарае, а то все эти церемонные встречи меня стали положительно утомлять донельзя.

Впереди виднелась Кашка-Дарья, протекавшая по равнине и несшая, после бывших в горах доящей, массу воды, переполнявшую все арыки и разлившуюся с шумом по каменистому руслу. Стада журавлей, дроф и куропаток поднимались с земли при нашем приближении и долго кружились в воздухе, перекликаясь между собою мелодичными криками, долго звучавшими, будя окрестности.

— Здесь также, ведь, были русские войска? поинтересовался я узнать. [207]

— Да, и то же порядочно крови пролито под стенами этой крепости. Недалеко отсюда, верстах в 50-ти, лежит интересное для нас место, это кишлак Джам, приобретший печальную славу, благодаря Джамскому походу, во время которого погибла масса наших солдат от тифа, дизентерии и малярии.

— Печальная страница в истории нашего завоевания края, не давшая решительно никаких результатов, — с некоторым раздражением в голосе, заговорил N.

Вообще странное положение мы заняли в Туркестане, благодаря какому-то недоразумению.

Невольно пришлось согласиться с этим взглядом. Завоевав Бухару н оставив ее существовать в виде самостоятельного государства, как это ни странно, но в действительности Россия оказалась отделенной территорией в слишком 400 верст шириною от Афганистана, вдобавок еще к тому же, отгороженной трудно проходимыми кряжами Алтайских и Гисарских гор, в силу чего наше стратегическое положение против Афганистана получилось до невозможности неудовлетворительное, что, разумеется, в случае каких-либо осложнений, может привести к бедственным результатам.

Необходимость, в случае военных действий, затраты огромного труда на передвижение войск через Бухару до Аму-Дарьи, которое отнимет время 2—3 недели, крайне невыгодно может отразиться на всей кампании, дав афганцам в то же время много козырей в руки. Нельзя при этом не вспомнить, что само пребывание наших передовых отрядов в укреплениях Термезе и Керках окажется крайне шатким при малейшем восстании населения благородной Бухары, за полную лояльность которой, как чуждой нам по душе и религии, никогда нельзя поручиться.

Пример Русско-японской войны, когда в тылу армии находилось китайское население, подчинявшееся китайским же властям, ничего хорошего не дало. Между тем, в случае войны с Афганистаном, такое положение в Бухаре повторяться не должно и по необходимости в самое тяжелое время придется в Бухарских владениях вводить русское управление, которое, разумеется, будет изображать из себя донельзя плохо пригнанный и мало работоспособный тяжелый механизм, не могущий дать и сотой доли той работы, которая требуется в крае, являющемся тылом действующей армии. [208]

Отсутствие на всем огромном пространстве Бухары путей сообщения, ведущих к Аму-Дарьи, кроме единственной колесной дороги от Самарканда до Термеза, отдаленность войсковых складов п неимение в городах Бухары русских войск, могущих служить резервами Керкинскому и Термезскому авангардным отрядам, принадлежать к числу крайне печальных явлений, с которыми придется считаться в самое тяжелое время, вследствие чего, казалось бы, настоятельно необходимо теперь же, не откладывая важного дела в долгий ящик, расквартировать русские войска в Ширабаде, Каршах, Байсуне, Гисаре, Кулябе и Бальджуане, Гарме, Китабе, Шахризябе и Якка-Баге, что сразу устранило бы все невыгоды нашего теперешнего стратегического положения.

Стоял последний день Рузы (9 ноября) и поэтому весь город был переполнен народом, собравшимся, чтобы провести весело последнюю ночь после длинного поста и воздержания. Во всех чайханах светились огни и люди сновали по базарной площади и прилегающим к ней улицам.

По-праздничному одетая толпа занимала всю ширину площади, на которой виднелись целые ряды аш-хана (Аш-хана — кухмистерская) с котлами плова, пельменей, кавардаку и прочих туземных кушаний. Около них, на кошмах, разосланных на земле, сидели кружками желающие утолить свой голод или же съесть какое-нибудь лакомое блюдо.

Тут же, невдалеке, раскинули свою небольшую палатку машкарабазы-акробаты. Огромные трубы, называемый карной, издавая протяжный рев, сообщают, что представление уже начинается. Широко распахнутая полы палатки дают возможность зрителями видеть отлично все представление, заключающееся в выходах акробатов, гимнастов и клоунов, отпускающих различные шутки в туземном вкусе. Неистово хохочет толпа, вполне довольная представлением, которое порою затрагивает местную жизнь и власти, обрисовывая их в довольно едких сатирических сценах. Шипящий и свистящий граммофон вызывает невольное удивление исполнением туземных песен. В большой чайхане, битком набитой народом, подвизается рассказчик (аскиябаз), рассказывающий, очевидно, что-то очень веселое. Слушатели хохочут от души, держась за животы.

На раскормленном массивном коне, закрытом парчовой попоной, с уздечкой, пафями и палубником. украшенными [209] золотыми бляхами, показался сам Бек. Несколько миршабов (Миршаб — полицейский) бегут с палками впереди, расчищая дорогу и щедро рассыпая удары палками по головам и спинам зазевавшейся публике, которая, получив такое понуждение к вниманию, поспешно поворачивается и отвешивает почтительный кульдук (Кульдук — поклон).

— Селам-Алейкум, с выражением подобострастия кричит каждый, увидев местного хакима (губернатора), не обращая решительно ни на кого никакого внимания, едущего среди расступающихся людей. Свита из чиновников следует за ним пешком, ловя каждое движение своего начальника.

В конце площади, образуя круг, расположилась сидя и стоя целая толпа внимательно слушающих странный завывающий хор. Десятка полтора каких-то людей, одетых в рваные халаты, высокие остроконечные шапки с меховой опушкой, из-под которых выбиваются длинные космы свалявшихся волос, дико завывая, поют в унисон. Запевало, стоя в середине круга, громко затягивает стих, к которому, немного погодя, присоединяется весь хор, — Это дервиши-монахи. Увешанные сумками для сбора подаяний, с огромными палками в руках, до нельзя грязные, они представляют собою особенно дикую картину. Народ внимательно, в полном молчании, прислушивался к этому пению, провожая нас не особенно дружелюбными взглядами.

— Вот еще одно из зол Средней Азии, — указывает на них N, — никто за этими дервишами не следит, никто не знает, что проповедуется и распевается ими на базарах, а между тем они имеют огромное значение в жизни населения. И если вспомнить, что всякому восстанию среди мусульманских народов предшествовало всегда появление большого числа дервишей, то следовало бы не особенно доверять внешнему спокойствие и дружелюбному настроению жителей Бухары по отношение ко всем урусам.

Как это ни неудивительно, но большинство русских мало знакомых с краем и мусульманством, склонны относить дервишей к числу безобидных русских юродивых.

Между тем дервишиз представляет собой в основе общества с религиозно-политическими задачами, причем основателями их считают первых халифов Абу-Бекра и Али. Разделяясь на нисколько орденов, дервиши представляют собой сплоченные [210] организации при чем во главе каждого ордена стоит особый начальник, имеющий заместителей или так называемых наибов. Члены ордена называются мюридами, т. е. жаждущими истины. Составляя собой главные очаги религиозного фанатизма, дервишские ордена имеют огромное влияние на мусульманское население всего Востока.

В Бухаре дервиши принадлежат к орденам: Накишбендия, Кубравы и Кандрия, при чем последний особенно широко распространил свою деятельность в Малой Азии и частью в Африке, создав особый культ Махдизма. Имея огромное число учеников и последователей, дервишские наибы и мюриды через них держат в руках все население Бухары, опираясь на положение, «что ученик должен быть в руках наиба, как труп в руках обмывателя мертвых», и внушая одновременно с тем, «что верующие не могут быть друзьями кефиров» (Коран гл. .3 ст. 27).

— Если хотите, то здесь можно увидеть «зыкр», сказал N, уже успевший разузнать про все интересное.

— Зыкр! какое странное слово, что оно значить в переводе?

— В сущности это радение у дервишей, отчасти похожее на радения наших сектантов — хлыстунов и скопцов.

— Это интересно!.. Разумеется, пойдемте, лучше чем сидеть и скучать в караван-сарае.

Немного отдохнув, в сопровождении одного знакомого купца из Бухары, мы вышли из караван-сарая. Город же успел закончить свое ночное веселье и погрузился в глубокий сон. Темнота на улицах была непроглядная и, освещая дорогу небольшим фонарем, мы с трудом подвигались вперед по извилистым узким переулкам, защищаясь ежеминутно от нападений целых стай собак, выскакивавших из-за каждого дувала.

Темная постройка мечети еще мрачнее выглядывала среди деревьев, освещенных слабым светом фонаря. Открытая терраса на тонких деревянных столбах окружала все здание.. Небольшие двери, выходившие на террасу, были плотно заперты, но из-за них из мечети доносился нестройный гул голосов.

Отворив двери мы вошли в середину и невольно остановились в, изумлении.

Сравнительно большая и высокая мечеть была освещена несколькими сальными свечами, вставленными в замысловатого фасона люстру, спускавшуюся с потолка. Масса людей сидело около стен, оставляя свободным всю середину мечети, где на [211] циновках виднелись сидевшие кружком, уже виденные нами, дервиши. Мерно раскачиваясь из стороны в сторону и внимательно всматриваясь в сидевшего в середине наиба, они нестройным хором выкрикивали какие-то фразы. Остроконечные с маховой оторочкой шапки, халаты из цветных лохмотьев, нечесаные всклокоченный бороды и космы волос, выбивавшихся из-под шапок, придавали дервишам особенно дикий и страшный вид.

Долго продолжались эти завывания, утомившие скоро своим однообразием, но вдруг все разом вскочили на ноги и довольно согласно стали выкрикивать какие-то отдельные слова, повторяя их за наибом.

Но стройность этого своеобразного речитатива почти тотчас же нарушилась. Одни, кривляясь и приплясывая, невозможными голосами продолжали свои выкрикивания, дико вращая бессмысленными глазами, в то время как другие, устремив взгляд неподвижно в одну точку и будто превратившись в статуи, безмолвно стояли в созерцании.

— Что собственно кричат они? обратился я за разъяснениями к купцу.

— Это, тюра, они выкрикивают все 99 названий Аллаха, которые написаны в Коране. Мы, простые люди, знаем лишь слова Рахмани-Рахим — Милостивый, Милосердный, ну а они учат и остальные Его имена.

— Вот те, что молчат — они молятся также, но не языком, а сердцем. Мне мюрид один рассказывал. Надо совсем забыть все земное и думать лишь об одном Аллахе, Милостивом, Милосердном...

— Ну, и больше ничего мы не увидим? — разочарованно спросил я, решив в таком случае идти спать.

— Петь, пусть погодит полковник, он еще многое увидит здесь...

Как бы в подтверждение его слов, выкрикивания сделались чаще и громче. Теперь уже все, раскачиваясь, кричали без перерыва и вдруг, как будто подтолкнутые какой-то силой, тесно стоявшие дервиши быстро побежали одни за другими по кругу, все увеличивая и увеличивая скорость движения и в то же время выкрикивая отдельные слова. Лица у них делались все бессмысленнее и страшнее, а вся картина этого кружения была дико-красива, поражая воображение своей своеобразностью. [212]

Вдруг высокий худощавый старик, выделявшийся своей огромной белой бородой, дико, вскрикнув закружился на месте, и разом один за другим стали кружиться остальные.

— Однако в глазах стало мелькать от этой быстроты, едва расслышал я голос N, весь поглощенный наблюдением за этой новой для меня картиной.

Босые ноги скользили неслышно по циновкам и лишь глухой топот, перерываемый вздохами и раздирающими душу выкрикиваниями, наполнял собою все помещение.

Молодой дервиш с целой копной косматых черных волос на голове, уже давно уронивший свою шапку, разом опрокинулся на спину и забился в страшных конвульсиях. Все лицо его перекосило и изо рта забила пена. Еще упал дервиш. Еще и еще; остальные продолжали свой бег и кружение.

— Они увидали лицо Аллаха, зашептал купец, указывая на валявшихся на земле дервишей.

— О, теперь они счастливы и их молитва услышана, потому что это — святые люди!!

Сосредоточенно смотря на беснующихся, зрители тяжело вздыхали, веруя, очевидно, в святость зыгра.

Картина делалась все больше и больше дикой и страшно действовала на нервы.

Мы вышли на воздух,.. утомленные виденным.

— Что вы скажете? задал вопрос N.

По-моему, эти бесноватые должны, видимо, иметь огромное влияние на своих последователей, воображение которых невольно поражается этими радениями. Да и по большому почтению, оказываемому дервишам, можно наглядно видеть их значение...

Вспомнив восстания, организованные: в 1871 году. Чарчикское-Ишаном шах-Мухаметом, и в 1898 году Андижанское — Минтюбинским Ишаном Магомет-Али, пришлось согласиться, что суфизим является огромной силой, с которой приходилось уже не раз считаться русским властям в Средней Азии, при чем железная дисциплина среди мюридов дает возможность не только проповедовать восстания против урусов, но и организовать их так скрытно, что оба восстания сделались известными лишь только тогда, когда многочисленные вооруженные шайки, формировавшиеся около Ташкента и Маргелана, начали резню русских поселенцев и солдат, а до этого времени русские власти даже и не подозревали о начавшемся среди туземцев движении. [213]

ГЛАВА XXXVI.

(От Чиракчей до Карши).

— Если хотите застать Ката-Тюру (Ката-Тюра — наследник престола Бухары) в Каршах, то вам придется торопиться, я все разузнал. Он уезжает в Кермине через два дня, — предупредительно посвятил нас Караул-Беги все время находившийся в караван — сарае с самого нашего приезда.

— Откуда же Караул-Беги знает, что мы хотим видеть Ката Тюра, засмеялся я.

— Я знаю, тюра, все русские к нему приезжают и хотят его видеть, когда едут в Карши по делам.

— Но разве к нему можно заехать?

— Да, можно. Он в Каршах беком и в бекском помещении есть посольский двор, где всегда останавливаются русские офицеры.

— А старый Ката-Тюра?

— Нет, совсем молодой. Двадцать лет ему всего.

N. задумался.

— Не знаю, как и решить, наконец, сказал он, испытующе поглядывая на меня.

— Заедем, но лучше минуем бекский двор и остановимся в караван сарае.

— Нет, что вы? — запротестовал я.

Быть в Каршах и не видеть наследника бухарского престола — прямо обидно. Все равно — быть в Риме и не видеть Папы.

Слухи про него ходят самые разноречивые и лучше самим увидав, решить, кое мнение правильно.

— Тогда надо выехать перед рассветом, чтобы к обеду попасть в Карши.

Слегка лишь отдохнув, ранним утром мы были уже на лошадях, быстро удаляясь от Чиракчей, не представляющих собой ничего интересного и являющихся лишь небольшим торговым городом, почти без всяких остатков старины, которые, часто разрушали время, а частью уничтожали люди. Хотя, по сообщению старожила, старина самых старинных построек, в том числе мечети и бекской калы, не восходит выше трехсот лет. [214]

После тяжелых горных дорог, переезд по равнине был совершенно незаметен и не чувствовалось никакого утомления.

— Как втянулись то мы в езду, шутил N.

Я никогда в сущности не был кавалеристом, но, после двухмесячного ежедневного путешествия верхом, заткну за пояс неутомимостью любого конника.

— Интересно знать, сколько мы проехали всего: ведь, вы когда то высчитывали?

— Порядочно, две с половиной тысячи верст сделали.

Лошади шли хорошей ходой или по-здешнему юргою. Вьюки, благодаря постоянной практике, были пригнаты идеально — все занимало свое назначенное место, не болталось и не натирало лошадей, несмотря на порядочную тяжесть. Пришлось на опыте убедиться, что туземные обитые кожей сундучки — ягтаны и большие ковровые переметные сумы-хуржумы являются лучшими вьюками при больших передвижениях.

Занимая сравнительно небольшое место, два ягтана и пара хуржумов совершенно достаточны для помещения всего походного багажа. Войлочный потник, обшитый с одной стороны кожей, вместе с куском толстого брезента для покрытия всего вьюка могут служить отличной постелью даже и в сыром месте.

Если же добавить к этому две пары палок, положенных сверху двух поставленных в расстоянии двух с половиной аршин ягтанов, и накрыть их сверху войлоком и брезентом, то получается отличная кровать, в которой те же хуржумы служат ее изголовьем.

Я вспомнил одну из поездок, когда по чьему-то совету обзаведясь вьюком системы Гинтера принятого во многих частях армии, пришлось, в конце концов, его скоро выбросить. От сырости деревянная кровать покоробилась и перестала складываться; самый же чемодан после нескольких дождей весь пришел в полную негодность и был вместе со всем вьюком брошен, заставив пожалеть о потерянных деньгах, за него уплаченных.

Дорога пролегала в начале по течению Кашка-Дарьи: затем постепенно река отошла в сторону и свернув с проезжего пути, мы выехали на тропу, пробитую для сокращения расстояния через поля. В некоторых местах попадались небольшие площади песков с зарослями гребенщика и различного в виде солянок. Сеть арыков тянулась во все стороны, оставляя лишь неудобные для обработки земли. [215]

Кое-где виднелись туземцы занимавшиеся вырыванием моркови и луку, а также собиранием позднего урожая хлопка, большие коробочки которого складывались в кучи среди поля.

— Как странно, что здесь между отличными участками попадается негодная земля.

— Это, тюра, оттого, что когда Аллах творил землю, шайтан летал сзади него и видя красоту создания плакал от зависти, что не может сотворить ничего подобного. И в тех местах куда падали его горькие и горячие как огонь слезы, там земля делалась, бесплодною, превращаясь в песчаные солончаки.

— Откуда это ты знаешь? задал я вопрос нукеру, всю дорогу болтавшему, не переставая.

— Я читал это в книгах. Таксыр не знает, что я прочел целых три книги, с гордостью ответил он: Я в Мекка был, Стамбул, Одесса, Баку, Красноводск видел.

— Что же понравились тебе эти города?

— Да, Таксыр, я лучшего ничего в жизни не знал, хорошие города очень большие и народ хороший, вежливый. Никто меня не обижал и нигде денег не брали.

— Русский хороший!! — неожиданно уже по-русски добавил он.

Местность представляла собою холмистую равнину, в конце которой перед нами открылись Карши, второй по значению город Бухарского ханства, считающийся почти равным столице, по своему историческому прошлому. Город этот, появившийся более двух тысяч лет тому назад, носил название Нах-Шеба, являясь главным торговым пунктом из Бухары в Бельх. Пережив долгую эпоху греко-бактрийской цивилизации, он впоследствии, с появлением на равнинах Средней Азии узбеков, превратился в один из важных опорных пунктов новых правителей, из которых Чагатайский князь Кебек в 1318 году построил в нем крепость и с тех пор Нах-Шеб, утратив свое прежнее название, сделался известным под именем Карши, т. е. замок или крепость. Расположенный среди песчаной равнины, получая воду для орошения из Кашки-Дарьи, хотя большая часть которой расходовалась населением, поселившимся в выше лежащих по течению местах, но все же провинция эта считалась в числе мест плодородных и удобных для земледелия. Соприкасаясь на север с землями Бухары и Керминеха на западе округи, этот простирается до Аму-Дарьи, имея важное значение в торговом отношении, как узел в котором скрещивались дороги на [216] Бухару, Керки, Ширабад, Шахризябс (Кеш) и Зариаспу (Чарджуй). Возможность господствовать над всеми торговыми дорогами владея Каршинской крепостью понудила в начале арабов, а затем узбеков сильно укрепить это место, причем в нем и около поселились узбеки рода Мангит, занявшие впоследствии особенное привилегированное положение в Бухарском государстве с воцарением на его престоле эмира Маасума, принадлежавшего к этому роду.

Придя в Бухару вместе с Дженгизом из северо-восточной Монголии мангиты, поселившиеся около Каршей и на левом берегу Дарьи, были ближайшими людьми к царствовавшей династии, составляя их охрану, как принадлежавшие к знатнейшими и самым богатым родам. Отличаясь замечательной храбростью и преданностью правителями государства, они долгое время имели большое влияние при дворе, сделавшись решителями жизни Бухары в начале XVIII столетия, когда глава племени Мангит Рахим-Бек-Атылык, в царствование эмира Субхан-Кули-Хана и Обейдулах-Хана достиг высшего положения в Бухаре. Ведя политику возвышения своего властолюбивого племени Мангитов, он превратился постепенно в действительного владыку Бухары, выдав свою дочь замуж за сына эмира, принадлежащего к Аштарханидам.

Рахим-Беку-Аталыку наследовал в достоинстве начальника племени Мангит Дашар-Бек из Каршей, возведший в начале на престол Бухары Абдулгази-Хана, последнего Аштарханида в котором текла кровь Чингиз-Хана.

Эмир Абдулгази-Хан, совершенно безвольный и безличный окончательно подпал под влияние Дашар-Бека, не смея даже выехать из своего двора без разрешения. Недовольство против слабого государя росло, а хитро сплетенный заговор скоро увенчался успехом, и последний Аштарханид скоро свел все свои земные счета. Пользуясь поддержкой духовенства и войск, принадлежавших как выше указано к роду Мангитов Дакияр-Бек имел полную возможность легко завладеть престолом Бухары, но это не отвечало его видам в силу чего искусно поддержав некоторое время междуцарствование, он затем выдвинул своего сына Маасума, объявленного эмиром Бухары.

Такими образом Мангиты утвердились на престоле, а с ними вместе стал возвышаться городи Карши, их родовое владение, вследствие чего выработался затем обычай, по которому сын [217] царствующего эмира Бухары всегда назначался начальником Каршинской провинции, откуда продолжали комплектоваться ближайшая охрана эмира отборные, его войска и приближенные дворцовые люди.

В прежнее время сильно укрепленный город Карши много испытал за время своего существования, видя под своими крепкими стенами войска Чингиз-Хана великого Тимура, а также и перенеся тяжелые годы, когда по Бухаре будто страшный всесокрушающий вихрь пронесся со своими войсками сын повелителя Ирана Надир-Шаха-Риза-Кули-Хан. Лишь отвага Хивинского Хана Джульбарса выступившего против этих войск в помощь эмиру Бумары, на время заставило Иранцев отступить от Каршей, но затем все же в 1740 году с помощью дипломатических переговоров Надир-Шах овладел не только Каршами, но и Гисаром, которые признали свою от него зависимость, продолжавшуюся до смерти Надир-Шаха. В последующий период раздоры и борьба за первенство вызвали ряд кровопролитных войн между Каршами, Гисаром и Шахризябсом, причем владетель Шахризябса, Шаз-Али, завоевал Карши и большую часть южной и восточной Бухары.

Первый представитель рода Мангитов на Бухарском престоле эмир Маасум оставил по себе крупный след как правитель, приобретя в то же время известность как один из выдающихся поэтов востока.

Последователь суфизма, он приобрел очень скоро большую популярность среди народа. Ведя самую простую жизнь и одеваясь в бедный халат дервиша, эмир Маасум после смерти отца своего Дошара-Бека, уединился, проводя время в созерцании в мечетях на глазах фанатической толпы, ценившей в своем эмире отсутствие роскоши и любостяжания.

Отказавшись от огромного наследства после отца, он громогласно заявил, что не решается замарать свои руки этими деньгами и просит их раздать тем, с кого они были выжаты.

— Наш эмир Маасум строил мечеть, указал мне проводник узбек, когда мы въезжали в Карши.

— Нашего он был рода и справедливый, храбрый эмир. Много книг писал и такой добрый, что никого не обижал, восторженно продолжал он свой рассказ.

Даже у тех кого обидел его отец он прощения просил. Мой дед говорил, что великий эмир в одежде кающегося грешника повесив свою саблю себе на шею, ходил по улицами города и [218] плача, у всех просил прощенья. А потом долго размышлял над грехами своими и в это время написали книгу «Айн-уль-Гикет», что значит источник мудрости, но не только пером мог работать эмир, но и саблей и, когда пришло время, он собрал войска и прогнал из Каршей Шахризябцев и Гисарцев, завоевав себе их земли. Много воевал эмир Маасум и Мерв, покорил и Хорасан и даже Мешед был у его ног. Но не захотел он осквернить места Святого Имам-Ризы, тело которого лежит в мечете Мешеда и, подойдя к нему лишь сказал: «Я знаю, что Имам-Риза жив, и я не хочу нарушить его покоя, отошел сам от города, но зато он разбил весь Чарвилает и Афганистан и привел на веревках тысячи афганских рабов.

Видимо, связь между эмиром и его родом Мангитов чувствовалась в каждом слове узбека, считающего себя в родстве с ним.

Д. Н. Логофет.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: "Через Бухару". (Путевые очерки по Средней Азии) // Военный сборник, № 10. 1910