-

СЯРКОВСКИЙ Г.

ВОСПОМИНАНИЯ ОФИЦЕРА О ТУРКЕСТАНСКИХ ПОХОДАХ

1864-1865 ГГ.

(Окончание) ¹

1865 г.

После усиленных трудов, перенесённых отрядом генерала Черняева в 1864 году, бездеятельная жизнь в сырых, холодных, неприглядных чимкентских саклях стала надоедать. Сделал бы ученье роте — негде: грязь до того, что пройти от сакли нет никакой возможности. Во всем Чимкенте нет ни одной площадки, где бы можно развернуть и поучить роту, разве только у самых стен солдатских помещений, приспособленных наскоро из сарбазских казарм. О прогулке верхом тоже нельзя и подумать: на улицах Чимкента лошадь вязнет в грязи по брюхо.

Но вот чуть подморозило, еще бы немного потянуло холодком — и можно бы пройтись. Но, нет, — из ущелья по реке Бадашу стелется сырой тумань; с потолка сакли падают капли, везде грязно и сыро. Там, где просачивалась чрез потолок жидкая грязь, вбили гвоздики, привязали к ним нитки, свели нитки к одной точке и грязь потекла по ниткам тонкими струйками. Слава Богу, хоть есть где полежать, не брызжет в лицо! О чтении никто из нас и не думал: если у кого и были кое-какие книги, то те давным-давно по нескольку раз прочитаны; журналов и газет, по крайней мере, нашими, линейными, офицерами не получалось. Лежишь на своей походной кровати, глядишь на окрашенные в шоколадный цвет палочки, которыми настлан потолок, от безделья далее примешься считать их, просто одурь берет...

Вечером побредешь к кому-нибудь из товарищей, но не по [158] дороге, а вскарабкаешься на изгородь, которою отгорожены сады, и идешь, задерживая равновесие шестом, словно плясун на канате.

Еще в конце января у некоторых заболевающих стали проявляться признаки цинги. По необходимости надо было торопиться вывести людей из тесных и сырых саклей. Наскоро собрали кое-каких юрт и в половине февраля все войска выступили из Чимкента и расположились лагерем по косогору с правой стороны притока Бадаша. На другой день, как на зло, выпал глубокий снег, но он продолжался не долго: дня через два в лагере было уже сухо, можно было бы делать и ученье, и прогулки, но было не до них...

Готовясь к решительным действиям против Ташкента, генерал Черняев, тот час по выводе отряда в лагерь, приступил к усилению обороны Чимкента. В несколько недель с восточной стороны чимкентской цитадели возникло обширное укрепление с верками солидных размеров.

В начале марта пришли к нам из укрепления Верного две стрелковые роты 7-го и 12-го сибирских батальонов, а 25-го апреля чимкентский отряд выступил в поход и утром 29-го апреля подошёл к Ниазбеку.

Генерал Качалов перед вечером объехал вокруг крепости на ружейный выстрел, наметил пункты для двух батарей и с наступлением поздних сумерек три роты приступили к работам.

Наши солдатики задолго до рассвета успели построить и батареи, и вырыть траншеи. Немного времени понадобилось для вооружения батареи, так что, когда настолько рассветало, что можно было различать предметы, орудийный залп раздался с обеих наших батарей. В ответ на него посыпались ядра, фалконетные и ружейные пули защитников крепости. Был уже полдень, но пальба с обеих сторон не умолкала.

Генерал Черняев, наблюдавший все время в бинокль над действием наших и неприятельских снарядов, послал джигитов с предложением сдаться и грозил, в случае отказа, штурмом, но в ответ на наше предложение по парламентёрам посыпались пули. Пальба снова с обеих сторон усилилась.

К вечеру пальба как с нашей, так и неприятельской стороны почти совершенно замолкла. Защитники просили пощады; их оказалось всего 400 человек, которые и были, отпущены на все четыре стороны. [159]

В Ниазбеке мы нашли восемь чугунных орудий, несколько фальконетных, кучу ружей и пик.

3-го мая прибыл к нам транспорт с провиантом, а 4-го числа остальной отряд двинулся по ташкентской дороге и занял позицию, не доходя вёрст шести или семи до Ташкента на Сары-Тюбе.

Сара-Тюбе — это насыпной бугор, выдающийся на узкой, но длинной долине; от стороны Ниазбека с правой стороны Сары-Тюбе идёт глубокий арык, а за ним ряд холмов, пересекающихся лощинами.

Впереди на пушечный выстрел ниазбекская долина суживается, а дорога подымается в гору, пересученная увалами, арыками и лощинами. Вправо и влево виднеются пахотные и клеверные поля, среди которых выделяются кое-где отдельные хутора с садами и мельницами, построенными на обильных водою арыках. Против кургана на горе, с северо-восточной стороны, стояла мазарла, в которой могло укрыться до 50-ти человек.

Наступало утро 9-го мая. Солнце еще не всходило; заря едва начинала золотить восток; синева неба слегка подернулась прозрачною серою дымкой утреннего прохладного воздуха; перепела и коростели еще перекликались в густых полосах хлеба и клевера. Пехотная сторожевая цепь, выставленная на ночь вокруг лагеря, только-что снималась. Дежурный горнист, протрубив утреннюю зорю, лег на свое место и опять уснул. Лагерь почивал. Если бы живописцу понадобился сюжет для картины — «Сон праведника», то он мог бы найти его здесь в любой группе солдат, разметавшихся на голой земле.

Но вот из-за дальней синевы гор одним краем показалось солнце, затем, еще несколько секунд, всплыл золотисто-матовый диск его, который не разил пока глаза ослепительным блеском.

Любуясь на эту чудную картину, я заметил, что с противоположного лагерю холма скачет казак, а вслед за ним шарахнулся и попятился к лагерю казачий пикет, выставленный для наблюдения на этой горе.

— 8-я стрелковая рота в ружье!.. И не прошло минуты, как мои молодцы-солдаты были готовы к бою.

— Что такое случилось? спрашиваю я у подъехавшего казака.

— Тьма-тьмущая, видимо-невидимо высыпало орды.

Мы бросились вперёд, добежали до мазарла и наткнулись на и многочисленных всадников, гарцевавших вокруг нашего лагеря; [160] вдали виднелись густые массы конных ташкентцев, двигавшихся тихо, как будто в обход лагеря.

Я открыл пальбу по всадникам. Вслед за моею прибежала ко мне 1-я рота нашего батальона, под командой штабс-капитана Круликевича.

А коканцы, между тем, на горе, прямо против нашего лагеря, выдвинули до шести орудий и стали громить по лагерю и по моей позиции. Скоро приехал от начальника отряда казак с приказанием, чтобы 1-ю роту возвратили обратно на Сары-Тюбе, а вслед затем показалась двигающаяся оттуда ко мне другая 7-я стрелковая рота, с которою приехал полковник Краевский. Одобрив занятую мною позицию, он, от имени начальника отряда, приказали на ней держаться до особого распоряженья; чтобы не подвергать людей опасности, одну роту велел спустить в лог, где была избушка и несколько тутовых деревьев.

Спустя час я увидел, что с занятого нами кургана скачет из отряда, вероятно с приказанием, хорунжий артиллерии Иванов, но за ними погнались наездники, так что он едва ускакал обратно в лагерь, уронив при этом свою фуражку.

Давно наша артиллерия выдвинула против коканцев шесть орудий; первыми поспел со своими взводом прапорщики Янышев, который, как говорили, получить здесь контузию.

Часу в 11-м или 12-м ко мне подскакали оренбургский урядники и толково передали на словах: «сейчас начнется наступление... Генерал вам тоже приказали наступать, соображаясь с движением атакующей колонны с позиции».

Наступила решительная минута... Внизу на нашей позиции, по обе стороны артиллерийского дивизиона, построились две роты, рассыпав впереди застрельщиков: справа была стрелковая рота 3-го сибирского батальона; слева — 2-я оренбургская рота. Но одну линию с этой колонной я рассыпал в цепь по одному взводу моей и 7-й стрелковой роты; вторые взводы составляли резерв. Моя рота шла справа, постепенно заходя правыми плечом во фланг неприятелю. По мере приближения к горе, цепь стрелков более и более усиливала огонь. В то же время, шагах в 300-х от подъема, колонна, направленная с Сары-Тюбе, остановилась; артиллерия снялась с передков и обдала противников картечью. Я велел играть «атаку»... Коканцы заволновались; несколько орудий вдруг исчезли с их позиции и затерялись в массе...

Раздалось наше обычное «ура!» и началась работа штыками... [161]

Загнув еще более правый фланг, мои роты бросились бегом за убегавшими, преследуя их по возможности ружейным огнём.

Тут подоспели и оренбургцы, но колоть штыками уже было некого: оставалось на площадке одно брошенное орудие, которое подхватили оренбургцы, подоспевшие снизу. Оставив в тылу оренбургцев с брошенным орудием, я поспешно преследовал неприятеля, насколько было возможно преследовать пехоте кавалерию. Остановив наступление, я, чтобы накормить людей, принуждён был вернуться в лагерь.

Между тем генерал Черняев, дойдя до Кашгарских ворот, известных нам по вчерашней бомбардировке, снова открыл орудийный огонь по Ташкенту и, спустя часа два, возвратился на Сары- Тюбе. Кажется, 14-го или 15-го числа отдано было приказание быть готовым к выступлению к 8-ми часам утра. К 8-ми часам утра мы не выступили, хотя и были готовы, а прождали на Сары-Тюбе до 4-х часов пополудни, так что к вечеру могли только дойти до Чиназской дороги. На завтра мы подвинулись к станции старый Ташкента. Прошли еще день по Чиназской дороге, а через два дня мы опять были в виду Ташкента, на той же Чиназской дороге, где случайно попалось нам несколько десятков реквизиционного скота, который тут же разделили поровну по числу людей в части и, наевшись до сыта, къ вечеру былина занятой нами позиции под Ташкентом. На следующий день, рано утром, выбежал из Ташкента мальчишка-сард, с известием о смерти Алим-кулы, правителя ханства, раненого в бок ружейною пулею в конце дела 9-го мая. Известие это вскоре было подтверждено и чрез лазутчиков. Смерть такого умного, предприимчивого и энергичного правителя была незаменимой утратой для ханства.

Став на позицию, в продолжение недели мы несколько раз переменяли ее: то двигаясь вправо или влево, то вперёд на небольшое расстояние. Наконец мы остановились, не более, как в четырёх верстах от Ташкента; здесь в логу приступили к устройству штурмовых лестниц, для которых под рукою лесу было в изобилии.

Так прошло до 14-го июня. Поздно вечером этого дня собрали всю пехоту, построив ее в каре, лицом внутрь. Пришёл поручик Абрамов и объявил, что завтра утром назначен штурм Ташкента, и вызвал вперёд охотников; из всех рот вышло человек 50. Офицеры, пожелавшие идти охотниками, были: поручик Месяцев, подпоручик Лапин и прапорщик Шорохов; ротным [162] командирам идти в охотники не дозволялось. Тут же было отдано приказание, где кому следовать в штурмовой колонне. Моя рота назначена была в прикрытие охотникам, нёсшим штурмовые лестницы.

Пред штурмом, конечно, мало кому спалось, да к тому же и времени оставалось немного: в два часа ночи, велено ротам строиться; разговаривать между собою и в особенности курить было строго запрещено. Когда охотники с штурмовыми лестницами были выдвинуты на дорогу, начальство над ними принял поручик Абрамов. Я с ротою вышел вслед за ними. Уже начало светать, когда мы подошли к самым Казыкаламским воротам; без малейшего шума охотники приставили к стенам несколько лестниц, которые хватали до вершины стен. На сторожевой башне, устроенной над воротами, в это время зашевелился человек, единственный сторож, выставленный городом для наблюдения на этом пункте.

Первыми полезли по штурмовым лестницам штабс-ротмистр Вульферт, унтер-офицер военно-рабочей роты Шмельнов и прапорщик Шорохов ²; далее ничего нельзя было разобрать, — все подавались вперёд, обгоняя друг друга...

Я очутился на одной лестнице с поручиком Месяцевым, остановился на второй или третьей ступени, сказав, что уступаю ему пальму первенства, как охотнику, но Месяцев засмеялся и сказал: «Что штурмовать пустые стены»!

Бывшего на башне часового приколол вышеупомянутый унтер-офицер Шмельнов.

В воротах с внутренней стороны спало человека четыре или пять сардов, которые, по сартовскому обыкновению, были нагие, прикрывшись своими курпетами. Человека два, три были в халатах; их всех тут же прикололи или перестреляли в упор.

Наконец, как видно, проснулись и ташкентцы. Послышались выстрелы. Ташкентцы большою массою засели в одном саду у самой городской стены, огороженном высоким дувалом. Охотникам и взводу моей роты приказано было атаковать сады.

Град пуль, посыпавшихся из засады, обнаружил неприятеля; я попытался было штурмовать стену сада, вышиной более четырёх аршин, в которой были проделаны едва заметные бойницы, но без артиллерии нельзя было сделать никакого вреда неприятелю. [163] Я подбежал к самой стенке, рассчитывая на нее взлезть каким-нибудь способом, но из-за стенки посыпался град камней, из которых одним меня ушибло в левый пах, так, что я тут же свалился; солдаты оттащили меня назад, я едва пришёл в себя. Туда же прибежал поручик Абрамов, приведя за собою еще роту, — не упомню какую. Посоветовавшись с Абрамовым, что делать, я нашёл лучшим — забраться на городскую стенку и оттуда сверху открыть пальбу по саду.

Скоро сарты смекнули в чем дело и разбежались до единого, а мы с поручиком Абрамовым пошли вперёд по карнизу стены; один взвод рассыпан был цепью внизу стены, который перестреливался с сардами, засевшими в своих садах на деревьях, как вороны.

Скоро пред нами показался редут больших размеров, присыпанный к стенке с воротами под ним; на этом редуте копошилось несколько человек, которые с появлением нашим быстро скрылись. Подходя к редуту, мы заметили, что саженях в 400 от него стоит дивизион или, кажется, взвод, под прикрытием роты; рота эта оказалась нашею; увидев нас, они, также как и мы, замахали платками и вскоре подбежали к воротам. Оказалось, что это была колонна полковника Краевского, высланная на этот пункт в самый разгар штурма.

Дойдя до Кашгарских ворот, мы остановились. Пред воротами была обширная площадь, на которую выходили две или три улицы; одна из них была забаррикадирована.

Я подозвал своих солдат и, за отсутствием унтер-офицера, поручил рядовому Ковальскому раскидать баррикаду. Но едва мы это сделали, пройдя несколько шагов вперёд по извилистой улице, мы заметили, что там построен целый ряд подобных баррикад; разбирая их одну за другою, взвод мой увеличился присоединением к нему навьюченных мешками с разным хламом солдат других рот из охотников, но в это время в тылу меня, в узком переулке, показалась толпа сардов, а вдали, впереди с левой стороны, послышалась ружейная пальба. Не обращая на нее внимания, мы двинулись к цитадели, и где я нашёл полковника Жемчужникова, который мне сказал, что он прошёл с двумя ротами и двумя орудиями чрез весь город, не встретив нигде значительного сопротивления. Вскоре полковник Жемчужников отправился назад к нашей позиции. Я двинулся за ним. У Казыкаламских ворот, около прекрасной муллушки, осененной [164] многолетними деревьями, я расположить свою роту и сам, что называется, уснул сном богатыря, выпив пред этим добрых чары две водки. Но не долго пришлось мне отдыхать, и моей роте приказано было стать на передовую позицию.

Ночь прошла совершенно спокойно. Я выставил от обеих рот сильную цепь парных часовых, назначить патрулей и рунд для проверки исправности ночного караула.

Спустя немного времени, придвинулся к моей позиции взвод батарейной артиллерии; прибывший с ним генерал Черняев приказал мне быть в прикрытии этих орудий.

Открытая ими бомбардировка продолжалась и всю следующую ночь с небольшими перерывами. Утром 17-го числа показались там и сям сарты, которые бились в догорающих саклях, — это были, конечно, байгуши, желавшие чем-нибудь поживиться.

Вскоре явилась депутация от города с предложением сдаться, и затем действия наши были кончены.

Гилярий Сярковский

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» 1891 г., № 2-й.

2. Впоследствии командир 17-го Туркестанского батальона.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания офицера о туркестанских походах 1864-1865 гг. // Военный сборник, № 3. 1891